О времени и о себе - Ю. Шипицина

У бабушки было «Евангелие» в старинном блестящем красивом переплете. Она его читала вслух вечерами. Знала много молитв. Молилась каждое утро и вечер. Молилась о нас, внуках, и – главное – о своих сыновьях.

Уехала от нас бабушка уже после войны, году в 49—50-м, переехала она к своей дочери Анне, у которой в это время были маленькие дети, Мишка и Вовка. Переезд бабушки мы переживали очень тяжело, хоть переезжала она недалеко, на соседний поселок, на Кировку. Мы плакали. Бабушка тоже была расстроена.

И в той семье, мне кажется, у нее не было покоя, хоть жила она у дочери. Тетка Анна была медлительная. Зять – хозяин никакой. Дети непослушные, беззаклишные (как говорила бабушка), они вечно орали, прыгали, везде лезли, ссорились, дрались. У них всегда было холодно, неуютно. В доме шум, гвалт… Мне было очень жалко бабушку.

Умерла Наталья Павловна в 1956 году на 76-ом году. Похоронена на кладбище возле Артёмовской школы №2.

В школу я пошла в 1943 году. Учиться мне нравилось, училась хорошо. Очень нравилась учительница. Она с нами ставила пьесы «Двенадцать месяцев», «Как повяжешь галстук – береги его». Какие-то танцы разучивали. Детство есть детство. И не совсем уж оно было унылое, хоть военное время, конечно, сказывалось. Помню, на какой-то праздник, возможно, на Новый год, нам давали «пироженое». О таких «пироженках» недавно в какой-то передаче вспоминал Олег Табаков, он же мой ровесник. «Пироженка» – это кусочек серого хлеба величиной чуть больше спичечного коробка, а на нем горка сахарного песка, желтенького, шевелящегося.

Зимой сорок третьего произошло нечто необъяснимое, что встревожило маму и бабушку. Поздний вечер. В доме тишина. Мама сидит у стола в прихожке, занимается починкой. Все спят. И вот она видит, что откуда-то из-под печки появилась черная кошка, она медленно подошла к блюдцу с молоком, из которого обычно лакала наша кошка, полакала и исчезла. Наша серая кошка в это время мирно спала на печке. Маму взяла оторопь. Утром эту историю она рассказала бабушке, они долго потом обсуждали эту тему. Были очень взволнованы: решили, что это знак беды (что вскоре и подтвердилось: получили известие о том, что отец пропал без вести). Они все говорили, что это домовой таким образом хотел предупредить о грядущих несчастьях.

А я и сейчас не могу объяснить все это. С улицы кошка не могла попасть, потому что зимой все кошкины ходы были закрыты, завалинки вообще были под снегом. Мама же всегда говорила: «Мне это не поблазнилось. Я слышала, как эта кошка лакала молоко».

Этот год был очень тяжелым для нашей семьи. Лето было дождливое, в огороде стояли лужи, накопали очень мало картошки, ее экономили, тянули до весны. Раз мало картошки, то и того хлеба, что получали по карточкам, не стало хватать. А зарплата у мамы, несмотря на непосильный труд, была совсем небольшая.

Мой брат Анатолий вынужден был оставить учебу (он учился тогда в шестом классе, ему было всего тринадцать лет) и пошел работать на шахту. Бабушка всегда со слезами провожала его на работу. Работал на вентиляторе, потом в механических мастерских. Роба его всегда была промаслена мазутом. Придя с работы, эту робу он оставлял в сенцах. Штаны так и стояли, как он их поставит. Утром опять их надо было надевать. Бабушка вставала ночью и заносила в дом это сооружение, чтобы к утру согрелось. Под эту робу бабушка, конечно, что-то теплое мастерила. Толя был маленький, щупленький, это позволяло ему залезать в какие-то щели в больших механизмах. Мужики в бригаде этим пользовались. И там, где не мог пролезть взрослый мужик, это ловко делал мой брат. Залезет куда-то и, лежа на холодных железяках, что-то там делает. Отвинчивает или, наоборот, завинчивает. Он там и застудил свои почки.

Картошки мало. Помню эпизод. Мы, кажется, с Витей, были у тетки Анны Филипповны (они жили через дом от нас), она нас покормила чем-то и дала три картофелины. Надо было пройти до дома совсем немного. Снег лежал очень глубокий, в снегу узенькая тропинка. Кто-то из нас оступился на этой тропинке и упал в снег. Картофелины вылетели. И мы давай их искать в этом белом глубоком пушистом снегу. Конечно, не нашли. Как мы расстроились!

Чувства сильного голода не помню, бабушке, видимо, удавалось нас чем-то накормить. Но чувство несытости было всегда. (Это слово – несытость – недавно Олег Табаков где-то произнес. Это очень точное слово. Олег Табаков часто, как никто другой, вспоминает в публичных выступлениях это время).

11 лет, 1945 год

Зимой корова не доилась, а вообще она была нашей кормилицей… А как мы ждали, когда отелится корова! Отелится корова – появится молоко. Несколько дней и ночей бабушка с беспокойством ходит в стайку к корове. Бабушка озабочена. Мы поглядываем. И вот в одно прекрасное утро бабушка, улыбаясь, говорит, что появился на свет теленочек. Теленка мы еще не видели. А на столе стоит кушанье, что-то вроде запеканки. Бабушка подоила корову, но это еще не молоко, это молозиво. Она его запекла, и вот – оно! Мы в восторге! На следующее утро в общую чашку нам наливают немного молока (уже настоящего), и мы каждый своим кусочком хлеба макаем в это молоко Вкуснота! Через несколько дней из этой общей чашки мы уже ложками черпаем молоко. Ура! И вот, наконец, нам дают по кружке молока каждому. Ну что может быть лучше на свете: кружка молока с хлебом! Но хлеба не хватает. Он по карточкам. И карточки отменят, кажется, только в 1947 году.

Я до сих пор люблю молоко с куском хлеба. Конечно, молоко сейчас не то, да и хлеб тоже не тот. А тогда долгие годы кружка молока с куском вкусного хлеба были любимой едой. Молоко у нашей коровы было очень вкусное. А когда хлеб стали свободно продавать, без карточек, то и он был очень вкусным. Сейчас при всем многообразии сортов хлеба такого нет. Тогда он был натуральным…

Корова… Корова, конечно, нас спасала. Но ведь корова – это не механизм для выработки молока. Чтоб она давала молоко, ее надо накормить, напоить. И кормить круглый год. Летом она пасется, а зимой ей надо сено. А сено доставалось моей бедной маме, ох, как трудно!

Во время сенокоса, когда я уже подросла, меня оставляли домовничать. Я оставалась хозяйничать на два дома. Время сенокоса – это июльский зной, от которого страдали и коровы, поэтому коров на пастбище выгоняли очень рано, чтоб до жары они могли спокойно пастись, часов в 11 их пригоняли, а вечером, как жара спадет, их выгоняли снова. Моя главная обязанность – подоить коров и выпустить в стадо. Вставать надо было в 4 часа утра. Меня будила соседка, но чаще я просыпалась сама. Мне нравилось вставать рано. Подоишь коров (свою и корову тетки Анны), выгонишь их, напоишь телят, уберешь все молоко, приберешь все в доме, вымоешь пол, вымоешь крылечко и сядешь на это самое только что вымытое крылечко с книжкой. Все в доме сделано, ничто не отвлекает. Еще не жарко, солнышко ласковое. Сидишь и читаешь. Блаженствуешь.

А для взрослых покос – трудная пора. Покосные угодья далеко. За Буланашом. Этот поселок появился только после войны, там открылись новые шахты. До поселка километров 10—12, автобусов в то время не было, шли пешком, а от Буланаша еще километров пять. Уходили на несколько дней, иногда на неделю. Значит, за спиной котомка с поклажей, на плече литовка, грабли. Мама все это тащит на своих худеньких плечах. Но самое трудное – на покосе.

Покос в июле. Если нет дождя, значит, жара. От жары у мамы всегда болела голова, да и еда была очень скудная. Но она косит, выхода-то нет. Косит, пока из носа не пойдет кровь. Потом полежит немного, чуть отойдет – и опять за работу. Этот изнурительный труд позволял содержать корову, значит, и нам выживать.

Маме помогали ее сестра Анна Филипповна (тетка Анна) и муж сестры Александр Гаврилович (дядя Александр). Без их помощи, хоть выбейся из сил, мама не справилась бы. Сено надо было и сметать, и вывезти из леса. Вывозили большую часть сена зимой. Помогал дядя Александр, добрейшей души человек.

Анна Филипповна и Александр Гаврилович

(тетка Анна и дядя Александр)

Отвлекусь. Уж больно любопытна история женитьбы этих таких разных людей. Анна Филипповна – властная, жесткая, была в семье старшей, поэтому считала, что имеет право вмешиваться в жизнь сестер, брата, племянников. Своих детей у них не было, они умерли в младенчестве. У нее всегда были любимчики и нелюбимчики. Любимчиков осыпала почестями. Но все могло измениться в любой момент. Если ей что-то не понравится, вчерашний любимчик мигом слетит со своего пьедестала и получит по полной программе, а нелюбимчик тут же окажется в придворных. Она почти всегда находилась в ссоре с кем-нибудь из родственников. Часто ссорилась со своей сестрой Агафьей, та ей не давала спуску, была независима, обеспечена. А с мамой она не ссорилась, потому что мама ей не перечила, у мамы просто не было выхода.